Иногда хочется оторваться от обыденности, забыть о всех невзгодах (лето 2013-го выдалось на них щедрым!) и перенестись куда-нибудь подальше, даже за пределы Земли… С такими мыслями оказался я в Институте космических исследований РАН, в кабинете директора. Благо повод представился хороший: академик Л. М. Зелёный стал вице-президентом Академии. Заслуженно, почётно, перспективно. Впрочем, если бы не экстренная реформа РАН, которая обрушилась на всех нежданно, как снег в июне. Кстати, в июне всё и случилось…

Доклад о реформе РАН на отделении физических наук делал новый вице-президент. Начал он его образно:

— Мы находимся на корабле, который терпит бедствие. Получены опасные пробоины. Вокруг рифы и мели. Что делать? Мы знаем, что капитан пытается вывести нас в открытое море и обойти все рифы. К сожалению, пока мы можем только догадываться о том, что происходит на капитанском мостике. Невозможно в такой момент сидеть сложа руки. Поэтому самое полезное, что мы можем сейчас сделать, — это начать самим заделывать пробоины и щели, то есть подготовить полный пакет требуемых нами изменений закона к его третьему чтению в Думе, которое назначено на начало сентября…

И далее Зелёный подробно рассказал о том, что приемлемо для Академии, с чем можно согласиться в проекте Закона о РАН, а что совершенно недопустимо, на чём заострить внимание при обсуждении поправок.

Потом прошла дискуссия. Выступали физики, что-то уточняли, отдельные пункты дополняли, некоторые поправки предлагали убрать.

Мнения были разные. Но в зале знаменитого ФИАНа висело ощущение тревоги и уныния. Всем казалось, что делают они напрасную работу, мол, на эсминце министерства уже решено корабль РАН пустить ко дну, а вместе с ним и всю науку России.

Наша беседа с академиком Зелёным состоялась вскоре после этого заседания отделения, но всё-таки я не хотел детально обсуждать то, что происходит вокруг реформы РАН: чёткого понимания происходящего не было ни у Льва Матвеевича, ни у меня. Об итогах можно было только догадываться, а хотелось чего-то светлого, оптимистического…

Однако я начал всё же с реформы:

— Мне почему-то казалось, что вы начнёте свой доклад со взрыва на старте «Протона», который случился, как раз когда Закон о РАН попал в Думу. Мол, в этом есть своя символика.

— Один из депутатов в своём выступлении упомянул о случившемся. Он обвинил Академию как раз в аварии «Протона», сказал, что РАН плохо работает, а потому ракеты и падают.

— Теперь все грехи, в том числе и перепутанные датчики в двигателях ракеты, будут приписывать Академии! А депутат не сказал, что именно академик Владимир Николаевич Челомей создал «Протон» и, не сделай он этого полвека назад, сегодня не на чем было бы запускать коммерческие спутники и зарабатывать на нашу космонавтику деньги?

— Думаю, он об этом не знал…

— Но ваш образ с кораблём, который терпит крушение, всё-таки более точен…

— К сожалению, это так…

— Сегодня я хочу поговорить не о «тёмной» стороне науки, а о «светлой». И надо конечно же начинать с достижений нашей космонавтики. Почему-то принято считать, что их нет, но ведь это не так, не правда ли?

— Безусловно.

— Тогда начнём с Марса. Объясню почему: сегодня к нему приковано внимание всех людей, в том числе и тех, кто далёк от космонавтики. Нечто подобное было полтора века назад, когда все ждали прилёта марсиан. И всё благодаря фантастике и писателям. Где же теперь фантастика?

— Вернулась на Марс. Принято считать, что у России нет важных и интересных космических проектов, но это не так. Да, нам с Марсом, как известно, не очень везёт. Говорят, что это из-за происков марсиан.

— Хорошо бы так!

— Я не помню первых пусков к Марсу…

— Так получилось, что я присутствовал на самом первом запуске… Ох, как это давно было — 1 ноября 62-го…

— Каждый раз что-то случалось. В общем, ни разу программа не была выполнена. Американцы подшучивали, мол, странное дело: Красная планета, а вам, красным, не везёт с ней. Иное дело, говорили, Венера. Тут уже я улыбался, Венера — красивая женщина, а потому у нас с ней лучше получается… Впрочем, и на Марсе нами были получены неплохие результаты при пуске двух «Фобосов» на самом излёте советской эпохи в конце 1980-х годов. Хотя один аппарат был потерян на пути к Марсу из-за ошибки оператора, но другой частично выполнил свою задачу и передал нам уникальные данные. О них чуть позже я скажу… И уже в нынешнее, а не в советское время начал в полном объёме осуществляться проект «Марс-96». К сожалению, дальше Тихого океана аппарат не улетел. Это была серьёзная трагедия, сильно сказавшаяся на развитии нашей космонавтики. Споры, что делать дальше, шли 13 лет. В дискуссии победили геологи, которые доказали, что надо лететь на Фобос, взять там грунт и привезти его на Землю. Его исследование поможет лучше понять происхождение Солнечной системы и Вселенной в целом. В общем, это были бы весьма ценные фундаментальные исследования. Однако и этот проект постигла неудача — «Фобос-Грунт» с орбиты не ушёл из-за нелепой ошибки, которая обернулась трагедией для нашей науки. Да, с Марсом не везёт… И пока лучшим проектом остаётся тот самый «Фобос», который в 1989 году два месяца проработал в районе Красной планеты.

— Но всё-таки во всех этих неудачах есть, на мой взгляд, и положительное. Я имею в виду опыт создания принципиально новой аппаратуры?

— Я к этому и подхожу. Дело в том, что «Марс-96» в итоге повторили. Но не мы, а европейцы. Их аппарат называется «Марс-Экспресс». В проекте принимает участие и Россия. Три из семи приборов, установленных на аппарате и аналогичных тем, которые стояли на «Марсе-96», изготовлены с непосредственным участием российских специалистов. Важнейшие результаты, полученные с их помощью, касаются геохимии и атмосферной химии. Теперь мы можем более уверенно судить о том, когда закончилась эпоха «тёплого и влажного» Марса, наиболее благоприятного для зарождения жизни. Интересным было открытие «авроральных сияний» на планете, которые, в отличие от Земли, происходят не на полюсах. Наконец, с помощью этих приборов были получены убедительные данные о том, что в атмосфере Марса есть в ощутимых количествах и метан. Правда, пока неясен его источник на планете: свидетельствует ли он о продолжающейся геологической активности планеты или служит признаком жизни? Эти приборы работают до сих пор. ЕКА одобрило продление миссии до 31 декабря 2014 года.

Оказалось, что аппаратура, созданная для аппарата «Марс-Экспресс», полностью соответствует задачам венерианской космической миссии, в состоянии выполнить научные задачи у Венеры и была установлена на европейском космическом аппарате «Венера-Экспресс» — близнеце «Марса-Экспресса», который с начала 2006 года успешно работает на орбите у Венеры. Интереснейшие результаты дают там и российские приборы, сделанные в нашем институте. Недавно в программе «Академия» на канале «Культура» о них рассказал доктор физико-математических наук Олег Кораблёв. Олег — ученик Василия Ивановича Мороза, которого вы наверняка прекрасно знали — сейчас отвечает в российской космической программе за исследования планетных атмосфер.

Ещё в начале 2000-х годов лаборатория доктора физико-математических наук Игоря Митрофанова поставила на американский аппарат «Марс-Одиссей» прибор ХЕНД, который при облёте Марса изучает вторичное нейтронное излучение планеты. Анализ этих данных позволяет определять наличие атомов водорода на небольших расстояниях под поверхностью, а следовательно, скорее всего, и присутствие там воды. Вместе с другими приборами удалось установить наличие воды и на полюсах планеты, и на экваторе. Прибор, кстати, прекрасно работает до сих пор. То есть эти уже многочисленные примеры показывают, что российские специалисты умеют делать очень сложную, современную и надёжно работающую научную аппаратуру.

— О посадке на Венеру европейцы не думают?

— Нет. Это очень сложно, но в наших планах на следующее десятилетие мы предполагаем её осуществить. Однако главное внимание приковано теперь к Луне. В частности, НАСА создало аппарат, который можно смело отнести к этапу уже не исследования Луны, а её освоения. Был объявлен конкурс, в котором приняли участие и российские специалисты. Несмотря на серьёзную конкуренцию, наш прибор ЛЕНД был отобран для участия в экспедиции. Прибор сделан по тому же принципу, что и марсианский. Он осуществлял поиск вкраплений водяного льда под поверхностью, которые удалось обнаружить в нескольких областях в приполярных районах Луны. Причём оказалось, что на юге этот эффект проявляется сильнее.

— Странно, откуда там лёд?

— Вопрос хороший. Отвечу чуть позже… А пока хочу ещё раз подчеркнуть, что сейчас — в момент нашего разговора — российские приборы работают как вблизи Марса, Венеры и Луны, так и на марсоходе «CURIOSITY» на поверхности Марса. Слухи о гибели российской научной программы в космосе, мягко говоря, преувеличены. То есть мы умеем делать хорошие приборы для исследований в космосе, и задача нашей большой космической промышленности — доставить их к объектам исследований. Пока мы используем для этого и помощь зарубежных космических агентств. К примеру, в 2015 году планируется масштабная европейско-японская экспедиция к Меркурию, и сейчас в разгаре изготовление нескольких российских приборов для обоих космических аппаратов этой программы. Меркурий вообще очень интересная планета — и ближе к делу давайте поговорим о её загадках. Чтобы попасть на аппараты, направляющиеся к Меркурию, нашим экспериментаторам пришлось пройти через сито жёстких конкурсов и выиграть их. А Российское космическое агентство, на мой взгляд, проявило мудрость, финансируя такие работы. Конечно, это небольшие деньги по сравнению с привычными проектами, но наука получается очень хорошая.

— Создаётся впечатление, что это становится главным в наших работах за пределами Земли?

— Нет, так говорить нельзя — просто один из путей исследования космоса, который имеет большое значение для науки. Но самое важное то, что сейчас в России появились и очень серьёзные национальные проекты… То, о чём я говорил, — это своеобразное вступление, пролог к тем планам освоения космоса, которые мы заканчиваем разрабатывать и которые нам предстоит осуществить. Очень приятно отметить, что благодаря скоординированной работе Роскосмоса и Академии наук ситуация начинает меняться в лучшую сторону и тот опыт, что мы получили, летая на зарубежных аппаратах, очень пригодится, к примеру, в той же лунной программе.

— В чём суть изменений?

— Отношение к России меняется.

— Что вы имеете в виду?

— Главное, чего от нас ожидали раньше, — выступать в роли космических «извозчиков». Это касается и Международной космической станции, и коммерческих запусков спутников с помощью тех же «Протонов».

— После последней аварии звучит сомнительно…

— И тем не менее, по статистике пусков, «Протон» остаётся одним из самых надёжных носителей. Планируется использовать «Протоны» в 2016 и 2018 годах для запусков космических аппаратов к Марсу в рамках совместной европейско-российской программы «Экзомарс». Это очень смелая и амбициозная программа. Проект состоит из двух этапов. В 2016 году мы ставим на европейский орбитальный аппарат два наших приборных комплекса, но даём бесплатно «Протон» — вот и получается, что везём к Марсу не только свои эксперименты, но и аппаратуру других стран. Этот проект посвящён изучению атмосферы Марса и поиску в ней следов метана, наличие которого может свидетельствовать о какой-то современной нам биологической активности. В 2018 году перед российской наукой и промышленностью стоят уже более сложные задачи. НПО имени Лавочкина делает посадочную платформу, на которой стоит комплекс наших приборов общим весом 50 килограммов. Недавно мы отобрали их — не без напряжённых дискуссий, так как предложений было намного больше, чем имеется возможностей. Кроме аппаратуры российский посадочный модуль доставит на Марс европейский марсоход «ПАСТЕР». Это комплексные исследования планеты. Не только изучение её атмосферы, газов, но и исследование грунта, так как предполагается пробурить скважину и искать там следы органических молекул.

— А чем этот аппарат отличается от американских?

— Во-первых, посадка планируется в районе с совершенно другими геологическими и морфологическими характеристиками. Во-вторых, американский аппарат исследует только самые верхние слои грунта, а на европейском аппарате есть буровая установка, которая позволит заглубиться примерно на 2 метра от поверхности. Это принципиально важно, так как на Марсе, где атмосфера очень разрежена, поверхность постоянно бомбардируется космическими частицами высоких энергий, которые модифицируют свойства вещества на глубинах до десятков сантиметров. В этом смысле нам с европейскими коллегами удастся провести более «чистые» измерения. Исследования Марса показывают, что, находясь только на поверхности, мы мало что можем найти — надо идти вглубь, именно там могут быть «остатки» жизни. На «ПАСТЕРе» тоже будут установлены российские приборы. Так что речь идёт о принципиально новом этапе международного сотрудничества, то есть теперь не просто на космические аппараты ставятся приборы разных стран, а они уже создаются общими усилиями — немецкие, французские и российские блоки интегрировались, и это прекрасно. Однако это происходит только в рамках Европы. С американскими коллегами пока получается не столь эффективно.

— Они предпочитают всё делать сами?

— Они берут наши приборы, но интеграции нет. Обмен полученными данными — пожалуйста, но не более того… А с европейцами мы научились интеграции, и это даёт возможность обмениваться «космической культурой», то есть узнавать новые технологии и демонстрировать свои достижения. Мы у них учимся, а они — у нас, обмениваемся идеями, значит, взаимно обогащаемся.

— Казалось бы, с американцами должно получаться лучше: давно работаем вместе и на Международной космической станции, и на «Мире», а «Союз—Аполлон» был ещё в начале 1970-х.

— Вы правы, и я надеюсь, что и с НАСА нам удастся выйти на более высокий уровень научного взаимодействия. В октябре мы проводим традиционный Московский планетный симпозиум. Я недавно встречался в Лондоне с руководителем планетного отдела НАСА. Кстати, он мой «однофамилец»: Green — тоже «Зелёный». Мы договорились, что он приедет на симпозиум, выступит на нём. А затем проведём специальное совещание по кооперации в исследованиях Солнечной системы и солнечно-земных связей. Возможно, сотрудничество в этом направлении станет более тесным.

— Два «Зелёных» должны договориться!

— Будем надеяться… Сейчас у нас уже появилось одно общее направление — ядерная планетология. Уже третий эксперимент делаем вместе: один на Луне и два на Марсе.

— Всё-таки Марс по-прежнему тянет к себе?

— Конечно. Если задуманные программы будут осуществлены, то мы получим любопытные результаты. Многое прояснится. Ну а затем доставка грунта с Марса — то, о чём мечтают геологи, геохимики, биологи, физики и химики.

— Это поможет найти ответ на вопрос о жизни на Марсе?<br>
— Необязательно, что он будет получен. Представьте, что инопланетяне посадили аппарат где-то в Сахаре — и остались в убеждении, что жизни на Земле нет.

— Марс столь же разнообразен, как и Земля?

— К сожалению, уже не столь. Думаю, в начале своей истории планеты были более похожи, но Марс по разным причинам гораздо быстрее «постарел». Тем не менее в различных районах условия могут очень существенно различаться… Места для посадок выбираем наиболее интересные с нашей точки зрения: долины рек, которые когда-то текли по Марсу, и так далее…

— В таких случаях я вспоминаю стихи Саши Янгеля — сына великого конструктора Михаила Кузьмича Янгеля. На вопрос в КВНе о том, есть ли жизнь на Марсе, он сказал: «Чтобы ответить на вопрос, я послал на Марс запрос. Вскоре мне пришёл ответ: не волнуйтесь — жизни нет!»

— Поживём — увидим, а пока мы «расспрашиваем» Марс, и он понемногу отвечает…

— Луна менее интересна?

— Есть две модели формирования Луны: одна — «иностранная», другая — «российская». Они принципиально разные. Классическая модель: первый миллиард лет — это эпоха больших столкновений, и однажды громадное тело «срезало» с Земли часть материала, расплав собрался в шар и в конце концов стал Луной. А так как тяжёлых металлов на поверхности молодой, но уже сформировавшейся Земли было мало, то и Луна оказалась обеднена ими. Эта модель предполагает сильный нагрев Луны и испарение воды. Вторая модель, предложенная академиком Эриком Галимовым, подразумевает, что Земля и Луна образовались одновременно из одного протопланетного облака, и тогда наличие на Луне воды не должно вызывать особого удивления. Многие годы модель с ударом была предпочтительнее, но ряд исследований лунного грунта последних лет делает её менее привлекательной… Мне кажется, что основную роль в формировании подповерхностных областей с водяным льдом играют кометы, постоянно бомбардирующие Луну.

— Но сейчас ведь идёт подготовка к эксперименту по зондированию Луны?

— Не совсем так. Конечно, очень важно узнать, из чего состоит ядро Луны и каковы его размеры. Первоначально с аппарата «Луна-Глоб» планировался сброс нескольких специальных «снарядов» — пенетраторов, начинённых аппаратурой. Они должны были врезаться в грунт и заглубиться на несколько метров (перегрузки при этом страшные — до 500 единиц!), причём приборы, естественно, должны были сохранить работоспособность. После внедрения в тело Луны пенетраторы должны были передавать оттуда информацию о сейсмических колебаниях, возникающих при бомбардировке Луны метеоритами. Сначала всё шло хорошо, но оказалось, что таких «снарядов» в мире нет и сделать их никто не может. Попробовали японцы, а потом и англичане, но ничего не получилось. У нас когда-то нечто подобное делалось, но предприятий и организаций этих давно уже нет… В это же время появились данные, что в полярных областях Луны обнаружен лёд, о чём мы говорили выше. Есть несколько гипотез о том, как он там появился. Если он действительно, как я упоминал, принесён туда кометами, то они могут заносить не только лёд, но и органические молекулы, то есть быть своеобразными переносчиками жизни по космосу. Это интересно!.. Но есть и ещё одна модель образования льда. Это взаимодействие солнечных протонов с кислородом, содержащимся в лунном веществе. Мы ведём сейчас эксперименты в лаборатории, имитируя процессы, идущие на Луне.

— Получается?

— Результаты есть. Уже опубликована статья профессора Георгия Манагадзе на эту тему… На Луне, кроме того, интересует всюду проникающая и токсичная пыль, которая мало исследована, и вечная мерзлота, которая находится под поверхностью. Поэтому мы переориентировали лунную программу на исследование многообразных физико-химических и плазменных процессов, разыгрывающихся в окрестностях лунных полюсов. Конечно, задача исследования внутреннего строения очень интересна, но как её решать, пока неясно…

— А что делаете вокруг Земли? По-прежнему приоритет отдаётся «малым» спутникам?

— Когда-то мы разговаривали с вами о «птичках» — о «Колибри», о «Чибисе». Так вот: «Чибис» запустили, он работает.

— Что исследует?

— Молнии.

— Расскажите.

— Это маленький спутник. История его такова. Появилась идея создавать маленькие аппараты. Первый из них был создан на деньги спонсоров. Это образовательный спутник, получивший название «Колибри». Его сделали в нашем конструкторском бюро. Потом решили сделать спутник посложнее. В то время открыли новое явление, связанное с гамма-всплесками. Раньше считалось, что гамма-излучение рождается при вспышках сверхновых звёзд и приходит к нам из глубин Вселенной. Однако один из американских спутников «посмотрел» не вверх, а вниз и увидел, что излучения, довольно сильные, идут от Земли. Объяснить это привычным физическим языком было трудно, потому что ни одна из известных теорий о грозовых разрядах ясного объяснения не давала. Но в группе работ, проведённых в ФИАНе под руководством академика Гуревича, учёные попытались более чётко представить, что происходит с молниями в атмосфере. Тема эта стала «модной», и нужно было проверить её экспериментально. Однако ни одного специализированного спутника не было…

— Извините, что перебиваю, но хочу напомнить, что космонавты часто говорили: в атмосфере Земли много молний, и они их наблюдают повсеместно. Особенно часты вспышки в районе экватора…

— Да, молнии вспыхивают часто. Их наблюдают над Африкой, над Индонезией. Над океанами, кстати, молний почти нет. Когда рисуем карту, то в основном они появляются в экваториальном поясе над континентами. При создании «Чибиса» нам в определённой степени повезло, так как конструкция была «привязана» к Международной космической станции, которая летает на низкой орбите. Если полярные сияния, например, мы, используя МКС, изучать не сможем: нужны иные — полярные орбиты, то для исследований молний орбита МКС прекрасно подходит. «Чибис» делали долго, так как не было обычного регулярного финансирования. Президент РАН Ю. С. Осипов по возможности нам «подбрасывал» денег, так как очень поддерживал этот проект. В официальные программы вплоть до года запуска спутник не входил… Наконец, 25 января 2012 года «Чибис» отделился от транспортного корабля «Прогресс» и начал самостоятельный полёт. Улетел «Чибис» на МКС ещё раньше — осенью 2011-го, но два месяца ему пришлось ждать своей очереди. За счёт остатков топлива в баках «Прогресса» удалось перед выталкиванием «Чибиса» поднять его орбиту ещё на сто километров (это в несколько раз продлит срок жизни аппарата). После отделения «Чибиса» «Прогресс» был затоплен. Кстати, это была не простая задача, так как его траекторию пришлось пересчитывать, чтобы утопить космический грузовик в нужном районе Мирового океана. Этой проблемой занимался Владимир Соловьёв, известный космонавт и руководитель полёта МКС, а теперь и член Российской академии наук… Вот так «Чибис» начал работать и успешно изучает молнии до сих пор. Мы получаем интересные результаты… Конечно, хотелось бы и приборы иметь помощнее, и площадь обзора увеличить, но тем не менее данные, приходящие со спутника, весьма любопытны. А потому мы начали работать над вторым подобным спутником, где будут учтены некоторые недостатки первого «Чибиса» и усилены его положительные стороны. Работаем вместе с РКК «Энергия», там наши исследования очень поддерживают, так как физические результаты изучения молниевых разрядов налицо, да и очень убедительно продемонстрирована ещё одна грань возможностей МКС — ведь международная станция становится своеобразной стартовой площадкой для малых спутников.

— Значит, будущее за малыми спутниками?

— Это направление в космонавтике, безусловно, надо развивать. Наш филиал в Тарусе под руководством Вадима Ангарова разработал и создал «транспортно-пусковой контейнер». Это некая конструкция, которая вписывается в габариты «Прогресса». В неё помещается спутник. Он может быть больше или меньше, но обязан вписываться в заданные габариты. Фактически такая конструкция станет своеобразным индустриальным стандартом для запуска спутников с массой до 50 килограммов. Интерес у разных организаций и научных учреждений к этому проекту постепенно появляется. Средств на запуск спутника требуется немного, а потому, безусловно, желающих отправлять свои космические аппараты в полёт по этой методике найдётся немало.

— Красивый проект! И идеи уже есть?

— У нас есть несколько предложений и проектов, да и коллеги заинтересовались. В том же «Сколково» появился отдел по малым спутникам.

— Вам, как вице-президенту РАН, теперь будет легче координировать это направление…

— Если появится агентство, которое будет распоряжаться имуществом, то придётся туда ходить и просить деньги на такие проекты. И никто не гарантирует, что они будут выделяться, так как судьбу исследований станут определять чиновники, подчас далёкие от науки.

— Под «имуществом РАН» подразумеваются не только здания, сооружения, земли, но и спутники, физические установки и так далее? Кто ими будет распоряжаться?

— Не знаю. Пока мы видим только страшные сны по этому поводу… Ясно, что агентство такое будет… Вроде бы ему нужна только недвижимость, а лабораторное оборудование и разные научные установки ему не нужны…

— Стоп! Мы сидим в директорском кабинете. В нём висит картина… Чья?

— «Рождение звезды» Юона.

— Кому она теперь принадлежит?

— Мне. Её нет в перечне имущества института, я покупал её на свои средства. Уйду на «незаслуженный» отдых от административной деятельности и картину заберу. Так что за картину могу не беспокоиться, а вот телевизор уже будет принадлежать агентству… В общем, посмотрим, что будет.

— Есть какой-то оптимизм не по поводу телевизора, а в отношении космических исследований?

— Оптимизм, конечно, есть. Он вообще погибает последним. У нас выстроились сейчас чёткие и понятные отношения с космическим ведомством, которое интересуется наукой и поддерживает наши программы. Большая заслуга здесь принадлежит руководителю РКА Владимиру Александровичу Поповкину. Есть и в общем-то достаточное финансирование. Конечно, денег всегда не хватает, но с такими объёмами, которые получаем сейчас мы и наши партнёры в космической промышленности, уже можно работать и думать о перспективах. К сожалению, не хватает специалистов — инженеров и техников. У меня была возможность на совещании по космосу, проходившем в Благовещенске 12 апреля, высказать министру образования Д. В. Ливанову своё мнение по этому поводу, что не хватает техников, специалистов среднего звена, и очень хорошо, что министерство решило этим наконец серьёзно заняться, а с наукой мы сами разберёмся. Ну а потом появилась и печальная иллюстрация к этому разговору: неквалифицированные сборщики перепутали полярности при установке датчиков ориентации у погибшего «Протона»…

— Что-то слишком уж всё просто?!

— Не верите в это??

— Честно признаюсь — нет! Не верится, чтобы на сборке молотком вбивали датчики!

— Я знаю только то, что было в прессе. Что могу сказать? Есть интересное психологическое наблюдение. В том же Европейском космическом агентстве — если какой-то разъём не подходит, то насильно его ставить не будут: не та культура работы. У нас же психология «кувалды» существует. Первое, что думают, — неточность при изготовлении, ошибка в допусках, и лишь в последнюю очередь сборщик подумает, что, возможно, он действует неверно. Понятие того, что виноват кто-то другой, а не я, присутствует повсеместно. А потому сборщик действительно мог «вбивать» датчики…

— Я бывал в цехах, где идёт сборка космических аппаратов и ракет, и не верю, что подобное может происходить! Технология отработана до мельчайших деталей, и «кувалда» в ней не предусмотрена… Это как низко должно всё упасть, чтобы так вести себя в сборочном цехе космического предприятия?!

— Ничего не могу добавить к сказанному, комментировать не могу, так как ситуация слишком уж необычна и драматична. Жаль, что цепочка неудач пока не прекращается…

— Мне рассказывал знаменитый Макаров, директор завода в Днепропетровске, об одном случае. На сборке ракеты рабочий уронил гайку в топливный бак. Никто, конечно, этого не заметил бы. Был бы аварийный пуск, но причина аварии осталась бы невыясненной. Однако рабочий пришёл к директору и честно во всём признался. Ракету разобрали, гайку вынули. Директор получил выговор за срыв срока испытаний новой ракеты. Он же премировал рабочего! Самому выговор, а рабочему — премию за честность. Понятно, каковы были отношения в коллективе и каково качество работы! Неслучайно «Южмаш» считался лучшим предприятием страны… Это традиции в космической индустрии. Не верится, что они утрачены…

— Главное, чтобы такие трагедии не повторились. Они влияют не только на коммерческие дела, но и на нас. Пуски на Марс, о которых мы говорили, рассчитаны на «Протоны». Считалось, что они самые надёжные ракеты в мире, а теперь вот аварии, — ценность нашего вклада в такие грандиозные проекты это, безусловно, снижает.

— Вы сказали, что до реформы РАН всё было понятно…

— По космическим делам — безусловно. Есть у нас своё КБ и тщательно выстроенные линии связи с промышленностью, с НПО имени Лавочкина, ВНИЭМом, РКК «ЭНЕРГИЯ» и с другими организациями…

— НПО Лавочкина возрождается?

— Я очень верю в это. У нас нет другой фирмы, которая работала бы с планетными станциями и у которой был бы столь же богатый, ещё советский опыт. О советском опыте я говорю в абсолютно положительном смысле. Таким образом, нам удалось, хотя и с трудом, всё-таки выстроить работающие связи науки и промышленности. Однако не совсем ясно, что будет с самим Институтом космических исследований.

— А что с ним может быть?

— По закону о реформе имени Ольги Голодец мы можем перестать принадлежать Академии наук и подчиниться какой-то другой загадочной организации типа «Оборон» — извините — «Академ-Сервиса». Меняется форма собственности, появляется другой Устав. Он утверждается минимум полгода. Я говорил с юристами, и они подтвердили, что, в случае если Закон о реформе Академии наук будет принят без пакета поправок, подготовленных комиссией президиума РАН, у институтов (включая ИКИ) изменится правовой статус, а потому договора с организациями промышленности, с тем же Роскосмосом станут нелегитимными, их нужно переутверждать. То есть надо сделать новый Устав, перезаключать договора, снова получать разрешения на космическую деятельность. Короче говоря, минимум на год работы будут приостановлены. Это хаос, который продлится долго и разрушит все наши планы. Для нас это смерти подобно, так как мы завязаны на астрономические даты.

— Зачем всё это?

— Существуют три версии. Одна газета утверждает, что это козни ЦРУ.

— ЦРУ всегда виновато в наших бедах…

— Вторая версия: олигархи хотят заниматься политикой, но их деньги вынуждены возвращаться в Россию из-за давления Запада, и они решили скупить всю недвижимость Академии. И не только её, а вообще всё, что возможно. Ну а третья версия — месть некоторых учёных, близких к власти и находящихся во власти, которых в Академию не избирают… И так далее и тому подобное.

— Действительно, некоторые учёные и политики пытались «прорваться» в Академию, в том числе и министр Ливанов, но избраны не были… Может быть, месть чиновников, которые нынче в России всемогущи?

— Мне трудно судить об этом, так как мы в основном занимаемся наукой, а не политикой. Последней — по необходимости… К сожалению, это мощный удар по науке, особенно по её будущему. Люди пенсионного возраста, конечно, никуда не уедут, а вот молодые исследователи из страны побегут. К примеру, в Пущино уже появились представители Китая, которые переманивают биологов и биофизиков к себе. Причём приглашают не отдельных учёных, а лаборатории целиком, в полном составе. Обещают создать наилучшие условия для работы. Я постоянно получаю письма из разных зарубежных университетов. В них спрашивают о молодых талантливых ребятах, обещают интересную и хорошо оплачиваемую работу. Иногда приходится рекомендовать таких молодых и перспективных учёных, потому что обеспечить жильём в Москве невозможно: купить квартиры нереально. Я сам обзавёлся собственным жильём, когда мне уже было за 50. А что говорить об аспирантах или молодых кандидатах наук?! Вот они и уезжают… И в лучшем случае мы передаём их в хорошие руки, нашим друзьям за границей. Лучше, если они там будут работать для науки, а не станут офисным планктоном в коммерческих банках и других конторах. Кадровые потери у нас были большие, сейчас стало заметно получше, а навязываемая реформа заведомо приведёт к следующей волне «утечки мозгов» из России. Но если вы заметили, всю часть интервью, посвящённую «реформам», я проговорил с вами в сослагательном наклонении: я всё-таки верю в то, что если и не мудрость, то хотя бы чувство самосохранения остановит нож, занесённый над отечественной наукой, и через много лет, поёживаясь от ужасных воспоминаний, мы будем смотреть фильм «Жаркое лето 2013 года». Интересно, кто из актёров возьмётся сыграть роли Голодец и Ливанова?..

Август 2013 года.